Рецензия на телефильм «Взрослая дочь молодого человека»

На сей раз пишу по «Взрослой дочери молодого человека». В связи с этим скажу — по режиссеру Анатолию Васильеву, по драматургу Виктору Славкину и по тромбонисту Гленну Миллеру.

Считаю нужным также определиться по Чаттануге и по паровозу, которому остановка уже давно была назначена в Коммуне.

Считаю себя обязанным пройтись по консенсусу между взрослыми детьми и молодыми родителями, по несостыковке традиционного джаза и «хэви метал», по отпаду одних и распаду другого, по паритету, по парапету, по очередному съезду и внеочередному разъезду…

Очень плотная и напряженная у меня повестка заседания на стуле перед письменным столом.

Все началось с того, что группа бывших стиляг вспомнила минувшее: как они самоотверженно чтили джаз, с вызовом носили прическу «кок» и бацали самозабвенно «рок».

Воспоминания эти относились ко времени, когда песенный паровоз с прицепленной к нему страной, что называется, «приехал». Сегодня это самоочевидный факт, но вчера он был государственной тайной, оглашение которой приравнивалось к государственной измене.

Стиляга Бэмс и его приятели не «тянули» на инакомыслящих, они были всего лишь инакотанцующими, что, впрочем, тоже возбранялось и потому преследовалось.

Они ничего не имели против исторической цели, но по пути в социальный рай рискнули сделать остановку в провинциальном городишке США с экзотическим названием «Чаттануга», для чего и пересели на джаз-экспресс Гленна Миллера.

Когда спектакль появился на отечественном Бродвее, на Горький-стрит, № 23, в театре имени великого реформатора сцены (а случилось это, если не ошибаюсь, под занавес 70-х), то все эти фабульные невзгоды, связанные с брюками-дудочками, трапециевидными пиджаками, шузами на манке и рок-хореографией на студенческих вечеринках, казались позапрошлогодним снегом, чем-то анекдотическим и совершенно нереальным.

Сегодня и подавно все эти подвиги и страхи трудно прочувствовать как реальность.

но тогда, в пору застоя, «Взрослая дочь» произвела на публику ошеломляющее впечатление. Спектакль стал театральным бестселлером по неясным на первый взгляд мотивам.

Могло показаться, и многим казалось, что то был бенефис Ностальгии по минувшей молодости. Эта дама играла заметную роль в том спектакле, но не главную. Главную играла другая Ностальгия — по легкомысленной надежде, по способности надеяться.

В конце 50-х «под управлением Любви» играл «Надежды маленький оркестрик» Окуджавы. И тогда же дошли до нас звуки биг-бендов Миллера, Гудмана, Эллингтона, Бесси.

Тогда джаз был музыкой Надежды. В 70-е и последующие годы он — только музыка, легальная и к тому же уважаемая. В 70-е мы «надеяться устали», но не совсем забыли, что такое «надеяться».

Спектакль А. Васильева воскрешал не надежды, а воспоминания о них. Он смаковал эти воспоминания, останавливал мгновения и давал их рапидом. Гленн Миллер в пластической интерпретации Филозова, Виторгана, Гребенщикова и Савченко стал чем-то вроде инкрустированной рамки, в которую заключен портрет поколения шестидесятников.

Это было самое ценное в. спектакле. Не случайно первый акт, в котором представлены были главным образом «отцы», смотрелся много лучше второго, где на авансцену выходили «дети».

В сущности, первым актом драматическая идея пьесы исчерпывалась, что, кстати, и подтвердила телеверсия самым наглядным образом: до взрослой дочери в ней дело, то есть действие, не дошло.

То, что осталось на телеэкране от сценического оригинала,— всего лишь репродукция.

Это общее правило телевизионного посредничества между театром и телеаудиторией: как ни старается ТВ, всякий раз мы получаем в остатке всего лишь копию. Вопрос только в том, какого качества.

Качество этой телерепродукции, на мой вкус, хорошее. Сужу об этом потому, что и репродукция с фрагмента спектакля разбередила былые впечатления.

На сей раз смакуются воспоминания о воспоминаниях про то, как мы надеяться умели, благодаря чему образовался довольно длинный, неплохо освещенный коридор, соединяющий такое реальное прошлое и такое призрачное настоящее: весеннюю оттепель 50-х и знойную жару конца 80-х — начала 90-х.

Этот коридор, как туннель под Ла-Маншем, сокращает большие расстояния. Благодаря ему легче сравнивать то и это время. Ту и эту моду на Америку.

Тогда была мода на музыку, на искусство Америки. Теперь — мода на имущественное богатство Америки. Для Бэмса и его друзей Штаты были условной страной, раем для души. И ничем более.

Для «нового поколения» советских людей, выбравшего пепси-колу с кока-колой, Штаты по преимуществу — товарный рай.

Нынче и Бэмс — выездной. И он мог бы пересечь океан и взять билет до Чаттануги. И, может быть, он так и сделал… Хотя вряд ли… Ведь еще тогда, в беспросветную пору застоя, он отказался от новенького диска с записью любимого Гленна Миллера.

Как и тогда, дело не в Гленне — не в символах и не в образах — дело в способности надеяться. О ней грущу и тужу вместе с полысевшим Бэмсом, слушая по «ящику» задушевнейшее соло легендарного Гиллеспи. Он, трубач-легенда, пожаловал к нам собственной персоной. Магомет пришел к горе. Гиллеспи повезло в отличие от Армстронга — тот не дожил.

Юрий Богомолов